Наталия Сопрунова: «Я могу учить любых детей»
«Но не всякому ребенку подходит то, как именно мне хотелось бы учить. И поэтому мы всегда подробно приглядывались, может ли ребенок отказаться от соревновательности или обучаться не каждый день и без ежедневных домашних заданий».
Наталия Сопрунова
идейный вдохновитель
Мы поговорили с Наталией Сопруновой о том, как возникла эта коллаборация, а также расспросили ее о школе, которую она создала, о принципах и ценностях, которые станут основополагающими и в Le Sallay Мастерской.
Вы работали в разных московских школах, преподавали математику, писали учебники. Можете немного рассказать о том, как вы пришли к созданию собственной школы?

Я преподавала в 57-й школе много и долго, учила детей с первого по одиннадцатый класс, проводила по одиннадцать лет с каждым классом. И мне стало видно, какие вещи можно изменить так, чтобы преподавание стало более основательным и комфортным, более осмысленным даже, я бы сказала. Примерно к 2013 году я поняла, что мне не очень интересна обычная школьная система и хочется что-то сделать свое. И мои идеи совпали с возможностями Центра педагогического мастерства — мы создали школу. Это был эксперимент, нечто совсем новое, в процессе которого мы разное пробовали, от чего-то отказывались, к чему-то приходили. Совершенно счастливая возможность.

А чего именно захотелось?

Я увидела, что есть дети, которым не нужно каждый день ходить в школу и делать домашнее задание. Они не какие-то одаренные или продвинутые, просто так у них устроен процесс познания: услышали, поняли, переварили, осознали и идут дальше. Я подумала, что, наверное, у таких детей обычная школьная пятидневка с кучей домашних заданий просто убивает мотивацию. Кроме того, к этому моменту я уже убедилась, что любая соревновательность и конкурентность, постоянное оценивание с первого класса тоже не работают — они формируют внешнюю мотивацию, которая противоречит созданию внутренней, академической мотивации. И это еще полбеды — сама по себе внешняя мотивация ненадежна и полностью рушится в момент пубертата.

То есть ребенок не будет учиться глубоко, если ожидает за это вознаграждения. Это может быть поощрение родителей или компьютер, купленный за пятерки, идея «Давай ты будешь учиться, потому что так принято у нас» или (это особенно смешно) обещания, что «Ты куда-то поступишь или не поступишь». Все эти причины не работают, когда человек вступает в период пубертата, а значит, к этому времени должна быть выращена какая-то другая мотивация. Человек по другой причине должен приходить в школу, он должен заниматься для себя. Но чтобы это делать, ему нужно самому очень хотеть, а это желание нужно вырастить, то есть с самого начала убрать всю внешнюю опору. Конечно, я не говорю, что это касается всех детей, и не считаю, что существует универсальная модель преподавания. Но, к сожалению, когда родители ищут школы, они забывают, что ищут ее для конкретного ребенка, а даже в одной семье дети бывают разные.

Еще мне казалось, что любая школа — всегда стресс для ребенка. Малыш, такой домашний, вдруг должен куда-то выйти во внешний мир, что-то там увидеть и услышать, и сделать так, чтобы его увидели и услышали. Конечно, это стресс, а значит, нужна очень правильная обстановка в школе, поддержанная профессионалами. То есть если просто собрались прекрасные учителя — этого мало. Нужна служба психологической поддержки, которая умела бы поддержать в разных форматах: и ребенка индивидуально по запросу, и родителей, и создать командообразующую историю, и научить детей общаться. Обычно в школах есть один психолог, который бегает, высунув язык, — хороший он или плохой, уже неважно, если он один на сотню детей. Мы очень подробно и долго собирали нашу команду психологов, многие вещи с ними координировали.

Давайте уточним, ваша школа учила какие классы?

Школа задумывалась с первого по одиннадцатый класс. Мы доросли до восьмого — и дальше война.

Можно понять, почему после многих лет работы в 57-й, где все построено на жесткой конкуренции и стимулировании, вы против этого. Но что касается оценивания — как без него предполагается понимать, какой объем знаний получил ребенок? Как он должен себе представлять свой уровень? Детям, начиная со средней школы, хорошо бы уже понимать, насколько успешно они справляются с материалом школьного курса, что у них получилось, а что — нет.

Представьте врача и его пациентов. На каждого заведена медицинская карта. Пациенты даже между собой могут обсуждать, что у них болит, от чего они уже вылечились и т. д. Но каждый пациент знает, что никакой врач никогда, ни за что с другим пациентом не обсудит твои болезни. Вот в чем принципиальная разница.
И, безусловно, мы даем обратную связь. Ребенок должен понимать, что происходит, иначе начинается фрустрация, и он теряется. Но можно оценивать твой результат относительно предыдущего, а можно оценивать твое положение среди всех остальных. Конечно, ребенок у нас получал свою работу с пометками зеленым цветом — кстати, ни в коем случае не красным. Мы составляли письма детям и родителям, разрабатывали специальные табели, пробовали разные конструкции, и это была ужасно интересная, хоть и рутинная работа, которая требовала нашего бесконечного единомыслия. Нам важно было не то что слышать и слушать друг друга, а дышать одинаково, насколько это возможно.

При такой плотности работы между учителями и родителями, между педсоставом школьный коллектив детей должен быть подобран не случайным образом. Вы брали в школу любых детей?

Если этот ребенок шел в первый класс, мы не тестировали его и не смотрели на знания. Мы брали его на дошкольные занятия и смотрели, насколько ему подходит наша модель.

Дело в том, что я никогда не работала в математических спецклассах, я принципиально работала в общеобразовательных — а это очень сложно, потому что в них бывало и по тридцать два человека. Там и талантливые дети, которые потом переходят в спецклассы, и принятые в школу по блату, и районные, кто угодно. После этого я поняла, что мне как учителю подходят любые дети, кроме, может быть, случаев, когда у ребенка есть серьезные особенности развития, с которыми я не справлюсь.

Я могу учить любых детей. Но не всякому ребенку подходит то, как именно мне хотелось бы учить. И поэтому мы всегда подробно приглядывались, может ли ребенок отказаться от соревновательности или обучаться не каждый день и без ежедневных домашних заданий. Априори все дети соревновательные, они все хотят сделать лучше, выше, быстрее. Это нормально, это человеческий инстинкт. Но мы увлекали их исследованием и работали на общий результат, чтобы у всех получилось понять и разобраться.

Иногда к нам все же попадали дети со стремлением всех обогнать. У нас таким детям становилось плохо, они просто рассыпались на части. Был случай: мы взяли мальчика — очень мотивированного, активного, любознательного. Но оказалось, что ему очень важно и нужно, чтобы он не просто справлялся с заданиями, а делал их лучше всех и быстрее всех. Такие очень соревновательные дети, как правило, перестают что-то делать, если им не вручать награды. А этот, поняв, что от взрослых не получает необходимых «дров в печку», решил, что их надо добыть самому, и начал детям говорить: «А ты хуже, ты не сделал, а я сделал». Это был даже не буллинг, это была какая-то самоподпитка. Ему нужно было все время утверждаться в том, что он лучше всех все сделал. И мы встретились с мамой и решили, что поищем ему хорошую школу, где бы эту соревновательность подхватили в правильном ключе.

Если же человек приходил к нам в любой другой класс, кроме первого, мы брали его на пробные две недели. Это, конечно, маловато, но в девяти из десяти случаев за две недели можно было увидеть, если человеку наша система не подходила. Главное, мы прежде всего смотрели, насколько ребенку комфортно в нашей среде.

Правда ли, что вы против того, чтобы у ваших учителей было педагогическое образование?

Нет, не принципиально. Просто так получалось, что мои идеи разделяли те учителя, которые были готовы строить исследовательские уроки на глубоком академическом научном интересе. Для этого необходимо понимать, откуда этот научный интерес растет. Надо уметь видеть биологию не только саму по себе, но в связи с другими естественными науками, видеть математику не как арифметику, а как огромную науку, надо понимать, как устроен язык, а не просто учить «жи-ши через „и“». Я никогда не отсеивала учителей по наличию педагогического образования, но в итоге на мою идею собрались вот такие люди. Если я видела, что человек на моих уроках или уроках моих коллег смотрит не только и не столько на доску, сколько на детей в классе, на их реакции, если он пытается разобраться, что понимает ребенок, пытается задавать вопрос про ребенка — то это уже начало нашего общего пути.

Давайте теперь перейдем к планам коллаборации с Академией Le Sallay. Как вы себе ее представляете? Возможно ли переформатировать вашу школу под формат смешанного обучения? Есть ли у вас свое видение?

Прежде всего мы собираемся преподавать в том же академическом ключе, сохранить академический исследовательский подход. А вот что касается мотивации, здесь становится гораздо сложнее.

Я пока не очень верю, что кому бы то ни было реально создать настолько мощную конкуренцию компьютеру в процессе учебы онлайн, что ребенок не будет отвлекаться на выпадающие ему сообщения в соцсетях. И, на мой взгляд, это главный вопрос: как победить компьютер с помощью компьютера? Это возможно, но гораздо тяжелее, чем если бы мы все учились физически в одном классе. Поэтому, конечно, очные сессии — это шикарная возможность что-то успеть вложить в детей и построить мотивацию.

Что мы точно сохраним — принципиальный отказ от сравнения детей между собой. Никогда во время урока не прозвучит похвала ребенку, это будет одобрение какой-то идеи, причем любой, и ошибочной тоже. Ну, и наша команда тоже сохраняется, несмотря на то, что мы не видимся сейчас вживую. Мы обсуждаем, мы думаем вместе, ломаем голову, как делали это до сих пор. И надеюсь, у нас все получится.